ТАНЗАНИЯ. «Охота на додонов»

…Меня всего трясло. Надо мной словно маятник часов раскачивалась завязанная узлом противомоскитная сетка. Бра у изголовья кровати звенела как колокольчик. Сама кровать ходила ходуном.
Так начиналось землетрясение в Найроби, вызванное извержением вулкана Олдойнио-Ленгай в Танзании, близ озера Натрон, знаменитого своими розовыми фламинго. Как они там? Наверное, испугались и разлетелись… Одновременно проснулся какой-то вулкан в Эфиопии. Великий Африканский геологический разлом вновь решил заявить о себе, словно давно уже было пора появиться на земле новой расе высших приматов.

Собственно говоря, из Найроби мы уезжаем уже завтра утром в ту же Танзанию, чтобы забраться на потухший вулкан, ставший высочайшей вершиной Африки. Признаюсь честно – идея была не моя. Меня заставили! Сам бы я никогда не решился бы на такую авантюру, как лезть на какую-то гору непонятно зачем. При изучении вопроса с помощью художественных источников, стало известно, что на Килиманджаро живет Черная Богиня, на Килиманджаро – там потерянный рай, поднимаются туда вверх по горной реке и еще какие-то там белые лилии в черной руке. Более древние авторы в лице Хемингуэя указывали, что «почти у самой вершины западного пика лежит иссохший мерзлый труп леопарда. Что понадобилось леопарду на такой высоте, никто объяснить не может». В принципе, можно было бы эту тему «пробить» — труп может сохраняться в таких условиях бесконечно долго, как Ноев ковчег в ледниках Арарата. Но всё равно, перспектива тащиться в гору несколько дней не вдохновляла.

Тем не менее, уговорили. Зачинателями этого похода явились два человека: Таня и Володя. Таня – начальник в рекламной фирме. Ей очень нужно прорекламировать свою контору на Килиманджаро и в Черной Африке. Вроде того, что «смотрите, куда мы забрались», или «наш PR – самый черный» и т.п. Володя – начальник сверхсекретной лаборатории, физик-ядерщик. Он облучён. Ему уже всё равно, куда идти… К этой команде безнадежных авантюристов присоединились помимо меня еще двое: Саша – Директор Зоопарка одного из маленьких северных городов, и Вася – директор модных магазинов из Москвы. Вася очень любит рыбий жир. Уже за одно это редчайшее по нашим временам качество его стоило взять в экспедицию. Человек, который любит рыбий жир, сдюжит всё.

Пока меня трясло в кровати, всю эту команду трясло в гостиничном ресторане. Сначала они подумали, что выпили чего-то не того, но я потом объяснил, что это было землетрясение, которое я лично ощутил на себе впервые в жизни. И что из этого следует? Из этого следует, что наше приключение начинается как положено.

* * *
К нему я подготовился заранее. Пошел в лес, нашел засохшую сосенку, срезал ствол, обрубил веточки, получил посох странника. Изначально я хотел дубовый посох, как у друида, но подходящего дубка не нашлось, а ветки настоящих друидовых дубов были слишком неправильной формы. Для того, чтобы уши не мерзли на вершине Килиманджаро, я взял с собою шапку из волка, привезенную из Монголии, с волчьим хвостом сзади, как положено. Из обуви выбрал армейские бутсы, истоптавшие половину Африки. Шиншилловую шубу решил с собой не брать, чтобы не шокировать публику. Тем более пришлось отказаться от накидки из шкуры леопарда – при выезде из Танзании могли возникнуть проблемы, хотя соблазн сфотографироваться в таком «прикиде» на вершине горы был велик.

Когда мы приехали в Арушу и поселились в отеле с двусмысленным названием «Синка» (Sin по-английски значит «грех»), то нас пришел «инспектировать» наш Главный Проводник – Саймон Авель, широкоплечий атлет с морщинистым лицом, обожженным безжалостным солнцем высокогорья и обветренным суровыми ветрами, которые гонят ледники Килиманджаро вниз, на тех несчастных простаков, которые силятся к ним подняться. Саймон признался, что он ненавидит горы, ненавидит Килиманджаро всеми фибрами своей измотанной души. Он любит город, любит Арушу, и неописуемое счастье охватывает его, когда после очередного восхождения он видит первый автомобиль, несущийся по дороге. Но он – горец, его жизнь – горы, и он должен зарабатывать свой хлеб, водя за собой таких олухов, как мы.

Моя волчья шапка нашла у него одобрение. Увидев посох, он поморщился. Он уверен, что лучше телескопических «трекинговых» палок нет ничего. Саймон предложил взять пару у него в аренду, но я отказался, сказав, что посох этот – мой добрый талисман, обладающий магической силой. И вообще, этот посох принадлежал Святому Христофору, покровителю пилигримов, и был куплен мной на базаре в Дамаске за сумасшедшие деньги. После этого признания Саймон уже ни на чем не настаивал: одним белым пижоном больше, одним меньше – какая разница?

Тем временем, наше предприятие чуть было не закончилось провалом без того, чтобы кто-то из нас сорвался в ущелье. У самого порога нашего греховодного отеля (несмотря на название очень даже приличного по условиям проживания) Таня упала в канаву и вывихнула себе ногу. Ничего удивительного в этом нет – забетонированные канавы в Аруше шириной и глубиной напоминают Канал имени Москвы у Заградворот. Если машина туда попадет – ей каюк. Если человек – ушиб и вывих как минимум. Итак, Таню хотели отправить в госпиталь, но она отказалась, сославшись на то, что ей надо на Килиманджаро. Очень надо, понимаете? Между тем, нога позеленела и распухла. Стало очевидно, что с такой ногой на Килиманджаро сможет подняться только русская женщина…

* * *
Для тех, кто в первый раз поднимается на Килиманджаро, лучший маршрут – «Дорога Марангу». Её называют также «Coca-Cola Road» или в переводе на русский идиоматический язык – «дорога чайников». Подъем практически пологий, вдоль тропы построены хижины (huts), в которых «чайники» могут поспать в тепле и даже помыться. Этой дорогой любят ходить японские пенсионеры. Мы же избрали более сложный, но при этом более интересный и живописный маршрут – Мачаме, который называют «Дорогой Виски». Вроде того, что виски в отличие от «Кока-Колы» пьют настоящие мужчины. Русская женщина с вывихнутой ногой может быть смело приравнена к настоящему мужчине, а потому эта тропинка – как раз для нашей компании.

На микроавтобусе нас привозят к «Machamе Gate» — Воротам Мачаме, откуда тропа ведет к вершине. Ходу – четыре дня. У истока тропы – толпа носильщиков. Они суетятся, водружая на себя тяжелый скарб тех, кто через четыре дня будет фотографироваться со счастливой улыбкой на обветренном лице у убогого столба с прибитой дощечкой, надпись на которой будет свидетельствовать о том, что фотографируемый достиг вершины 5895 метров. И из-за этой фотографии, которой возможно получить-то не удастся из-за того, что камера замерзнет задолго до подхода к заветному столбику, эти люди будут нести всё это барахло, да еще вот эту дребедень, да еще вот эту… короче, приходишь в тихий ужас при виде этой ярмарки человеческого тщеславия.

Зарегистрировавшись в «гостевой книге», мы начинаем подъем. Первые 12 километров доставляют истинное наслаждение, как потом спуск, ибо дорога проходит через экваториальный лес, а что такое экваториальный лес в горах, описывать трудно без восхищения. Воздух прохладен, ароматен и свеж, и если бы не лошадиный запах, исходивший от взмыленных спин носильщиков, поднимавшихся по той же тропе непрерывным потоком, наслаждение от этого леса, наполненного лианами, гигантскими папоротниками, бабочками и цветами, было бы более полным. Но люди ползли на гору муравьиным потоком с однообразным чередованием: туристы-носильщики, носильщики – туристы и так далее. «Понаехали тут!» — крутилась в голове злобная мысль. Сначала носильщиков старался пропускать; всё-таки, я сюда развлекаться приехал, а они пашут как негры. Ко всему прочему, нужно было успеть глотнуть свежего воздуха в тех коротких промежутках, когда одна партия не освежающих воздух носильщиков уйдет, а другая еще не подойдет.

Под конец пути, когда высокие деревья ушли, уступив место гигантскому вереску и можжевельникам, небо раскрылось, но вершины не было видно. Я добрел до нашего лагеря Мачаме, расположенного на высоте чуть более 3000 метров, и нашел наш небольшой палаточный лагерь уже разбитым и вполне готовым к употреблению. Более того, мой обычно неспешный шаг приводит меня прямо к горячему ужину, в то время как мои более быстрые спутники часа два кряду глотают слюни.

На небе появляются первые звезды. Облака, скрывающие вершину, стремительно улетучиваются. В тот момент, когда я наслаждаюсь супом, Володя говорит, что вершина открылась и показывает куда-то поверх облаков. Но облака слишком высоко, даже очень слишком, и если вершина Килиманджаро действительно там, где заканчиваются облака, то дело совсем плохо. Меня берёт оторопь, и не только меня одного.

Еще не поздно одуматься, повернуть назад… Но вот облака уходят, и мы видим снежную вершину, освещенную луной. Нет, к сожалению, она не так далеко и не так высоко. Надо идти.

Переход до следующего лагеря не слишком долог (6 см), но довольно крут – нужно подняться более чем на 800 метров. Вчера я свернул с основной тропы, поскольку наши палатки были поставлены в отделении от главного лагеря. Сегодня утром я главный «кемпинг» Мачаме увидел… Напоминает становище Чингисхана. По тропе наверх от него ползут люди-муравьи. Носильщики тащат на себе пластмассовые садовые кресла. Выглядит это достаточно забавно. Саймон поведал по секрету, что эти кресла, цена которым десятка долларов, очень здорово влияют на продажную стоимость восхождения для «клиентов». Кресла эти переводят «горное сафари» в категорию полу-люкс и добавляют к цене 500 долларов. Индивидуальный био-туалет обращает его в золото – для таких солидных клиентов, которые предпочитают изысканный сервис в горах, восхождение обойдется в 3000 долларов на рыло. Странно, что танзанийцы не додумались поднимать туристов на Килиманджаро в носилках-паланкинах, как в Китае поднимают на священные горы. Тогда можно было бы и по 6000 брать с клиента. Вообще, у африканцев сметка не та, что у нас. Брать деньги не за что, это пожалуйста, это мы с радостью и сразу. Ну зачем, спрашивается, каждый раз тащить вверх-вниз палатки? Не проще было бы попросту разбить на всех маршрутах большие стационарные палаточные лагеря на сезон восхождений, и заранее распределять «номера»? Построить кухни, столовые — это как минимум, а лучше сразу бревенчатые домики, да с банькой, эх! Национальный парк Килиманджаро являет собой высокоприбыльное предприятие, учитывая 70000 восхождений в год. Т.е. это как минимум 7 миллионов долларов, уходящие в казну государства, которое, заметьте, эту гору не строило, не укрепляло и не реставрировало. Даже последние 5 метров до шеститысячника не додумались насыпать, хотя могли бы, если бы был нормальный менеджмент.

Пока я чищу яичко на привале, а Саймон разливает чай по кружкам, проводник одной из параллельных групп, сетует, что туристов в Танзании становится всё меньше. Плата за посещение национальных парков растёт, а условия пребывания там оставляют желать лучшего. Туристы предпочитают ездить в Кению и ЮАР, где животные те же самые, а цены в два раза дешевле. Я его понимаю, этого истинного патриота родной страны, поскольку уже побывал и там, и там, и у меня есть возможность сравнивать. Но я также понимаю, почему получая с человека по 80-100 долларов в качестве суточной платы за посещение парка и за право размещения в «кемпинге» без воды в душе, государство не спешит сделать так, чтобы вода в душе была. Зайдите в любой супер- или мини-маркет в танзанийском городе. Много вы увидите продуктов, произведенных в Танзании? Если в Кении наладили выпуск превосходных соков из плодов манго и ананаса, йогуртов, сыра и т.п., то в Танзании молоко и соки – из Кении, ЮАР, Арабских Эмиратов. Для Танзании туризм – что для тех же Эмиратов нефть. Туристы едут, платят столько, сколько им скажут, доллары текут рекой. Уменьшится поток туристов – поднимут цены на посещение нацпарков. Бренды «Танзания», «Серенгети», «Килиманджаро», «Занзибар» раскручены так, что десятилетия беспечной жизни стране обеспечены. Большая часть населения Танзании живет тем, что соберет со своего поля и ей мало дела до заезжих иностранцев, которым деньги некуда девать. Те, кто не сеют и не жнут, собирают «турдоллары».

Путь до лагеря Шира преодолевается довольно легко. Высота меняет ландшафт и появляются самые удивительные обитатели экваториального высокогорья – гигантские сенеции и лобелии Как ни странно, таких «зарослей» этого экзотического растения, какие мы наблюдали на горе Кения, на Килиманджаро нет. Может, они дальше будут? Посмотрим. На тропе то и дело попадаются осколки обсидиана. Этот черный блестящий камень называют «слёзами вулканов». В древней Мексике из него делали потрясающие произведения искусства. И ритуальные ножи для человеческих жертвоприношений тоже, впрочем. В Африке работают в основном с деревом, а потому камешки использовались всегда только как украшения.

Лагерь Шира расположился на широком плато на высоте 3840 метров. Палаток здесь еще больше, чем в Мачаме. У некоторых групп в качестве «столовых» используются высокие круглые шатры. У нас всё проще – ужинаем в обычной палатке, сидя на полу, как кочевники. Вообще-то, на Килиманджаро вместо домиков надо юрты строить. Грузы и туристов в гору поднимать на яках. Не эндемично? Согласен. Зато практично. Если народы банту в качестве тяглового животного знали только коров зебу, то тибетские яки вполне подойдут для развития гужевого транспорта, тем более что яка с зебу вполне можно скрестить. Получится интересный гибрид – корова с длинными округлыми рогами, покрытая длинной шерстью. Ничего, со временем публика попривыкнет, и этот «зебуяк» будет восприниматься как эндемик.

Саймон предложил нам вариант ускоренного прохождения части маршрута с целью экономии сил для конечного решительного рывка. Так, по плану нашего шестидневного восхождения, на третий день планировалось пройти 10 км и заночевать в долине Барранко. Но Саймон предложил пройти еще 4 км и заночевать в долине Каранга, чтобы сократить себе путь в тот день, когда ночью нам нужно будет начинать восхождение на вершину Ухуру. Путь нам предстоял очень интересный – подъем на хребет – спуск в долину, подъем – спуск, и так несколько раз.
Поначалу я шел очень бодро, благо что никаких спусков и подъемов не было. Пейзаж поменялся радикально. Он стал радикально каменистым. Теперь вокруг громоздились осколки лавы. Тропинка начала пылить. После небольшого подъема, начинается спуск в долину Барранко. Он достаточно широкая, с одного её края видна нитка тропы на другой край. Я спрашиваю Саймона, сколько нам еще идти до долины Каранга. Саймон хитрый. Правды не говорит. Он всё время ворчит, что я слишком медленно хожу. Но я и в обычной, равнинной жизни хожу медленно! Так уж сложилось, что не привык спешить, при этом куда надо успеваю. Если не успеваю, значит туда мне не надо. Такая вот простая жизненная логика. А в горах тем более спешить не намерен, да и куда спешить-то? Хожу, гуляю, дышу воздухом, любуюсь природой. А ею в долинах Килиманджаро стоит полюбоваться! Зеленые шапки сенеций на мохнатых стволах появляются всё чаще, а над ними источает голубоватый свет снежная шапка Килиманджаро. Даже если я не дойду до самой вершины, эта фантастическая картина навсегда останется в памяти. Интересно было бы вообще обойти Килиманджаро кругом. Недели две займет дорога, но она того стоит!

Насчет моего медленного шага пусть Саймон не беспокоится. Ему чего? Солдат спит, а служба идет. Выяснить, сколько по времени дальше идти, очень трудно. Спрашиваю, сколько километров. Саймон говорит, что для него километры одни, а для меня другие. Я возражаю и говорю, что километр есть величина не произвольная, и исчисленная из окружности экватора, и что для танзанийца, что для русского длина километра является константой. География – наука точная. Это вообще наука всех наук, ибо каждая точка, каждый предмет на Земле имеет своё расположение. «Ты начальник, тебе видней» — говорит Саймон, явно не собираясь отрекаться от своей явно антинаучной теории переменчивого километра. Я его конкретно спрашиваю: сколько идти до лагеря? Он отвечает, что нужно подняться к тому перевалу, потом чуток повернуть, чуток спуститься вниз, потом вверх чуть-чуть, и будет лагерь. Всего-навсего три километра. Приободренный такой перспективой, наскоро перекусив неизменным яйцом и двойным сэндвичем с тёртой морковкой, я отправляюсь на штурм перевала. Мы преодолеваем речку и начинаем подъем по отвесному склону, на котором нужно работать не столько ногами, сколько руками. Иногда над обрывом буквально зависаешь, и благодаришь Бога за свою медлительность, ибо дойдя до этого склона к полудню, очутился бы в тесной компании таких же карабкающихся туристов вперемешку с их персональными носильщиками. А на таких, с позволения сказать, тропках, двоим не разойтись. А сейчас уже четыре часа, туристы ушли вперед, и мы с Саймоном шустренько карабкаемся вверх, с шутками и прибаутками. А чего не шутить-то? Лагерь ведь совсем близко…

…Никакого лагеря за перевалом не было, а была еще одна долина, куда спустились уже в сумерках. Снежная шапка превратилась из голубой в золотую. На любование ею еще уходило время, а Саймон в это время сидел на камушке и про себя чертыхался, пока я медитировал на фоне этой Божественной Красоты. Из этой долины мы выбрались в полной темноте. Высота стала давать о себе знать и мы пошли в «связке» — Саймо взял конец моего посоха и потащил меня за собою в гору. Наконец, еще один перевал преодолен, но где же лагерь, Саймон? Он показывает на очень далекий маленький огонек. Там, там наш лагерь! И в этом момент я понимаю, что «попал». Внизу чернеет еще одна долина. С учетом её преодоления расстояние до лагеря составляет не менее трех километров. Обещанные вначале три километра до лагеря остались далеко позади. Сейчас уже девять вечера. Ночью по горам здесь никто не ходит. Спуск в долину Каранга очень опасен в темноте, так как спускаться приходится по ложу ручья. Камни скользкие, глина мокрая и может превратить спуск в съезд. Я сказал Саймону, чтобы он позвонил носильщикам, чтобы те принесли сюда палатку. Здесь заночуем, а утром спокойно перейдем долину, не рискуя свернуть себе шею. Но кто-то из команды Саймона уже догадался, что что-то не так, и я заметил бегущий по склону огонек фонаря. Это за нами.

Подошедший на подмогу носильщик взял на себя рюкзак Саймона, и мы стали спускаться вниз, цепляясь руками за ветви вереска. Для моих танзанийских спутников спуск в долину в темноте был тоже нелегким испытанием, поскольку даже Саймон дважды чуть не свалился вниз. Для того, чтобы меня как-то приободрить, он дал мне “Red Bull”, и мне сразу полегчало! Если надо будет, то можно снять рекламный ролик, демонстрирующий тот эффект, который даёт этот энергетический чудо-напиток. После опустошения баночки с «Красным быком» у меня мгновенно сработал рвотный рефлекс. Покачнувшись, я вылил остатки нашего скромного горного обеда себе под ноги, приведя в ужас Саймона и его сподручного. Однако, сразу после извержения, я почувствовал прилив сил, и мы преодолели остаток пути сравнительно легко.

Придя в лагерь, мы застали остальных участников экспедиции уже спящими. Поужинав с большим аппетитом, я отправился спать в палатку, к своему удивлению не ощущая усталости прошедшего дня. Я вообще заметил, что в горах срабатывает «автопилот». Пройдя на высоте почти 4000 метров пятнадцать километров, засыпая на пару часов (меня на Килиманджаро почему-то мучила бессонница), на следующее утро встаешь достаточно бодро и по крайне мере первую половину пути преодолеваешь без особых усилий.

Но сегодня день особенный. Пройдя пять верст по каменистому плато, оставив позади океан облаков, мы уже к полудню пришли в лагерь Барафу (4600 метров), чтобы отоспаться и набраться сил для подъема к вершине. Солнце прожаривает палатку насквозь; в ней душно и невозможно спать. Снаружи прохладно, но можно получить убойную дозу радиации. Аппетита у меня нет никакого, при этом чувствуется явный упадок сил. Саймон говорит, что несмотря на мою медлительность и явную «неспортивность», у меня есть очень большие шансы подняться на пик Ухуру, так как в гору я иду очень хорошо. Спускаюсь, правда, плохо. Возни со мной поэтому будет много. Впрочем, тело может сохраняться в ледниках очень долго, правда? Стану достопримечательностью Килиманджаро, как иссохший леопард – турист с дубиной и в волчьей шапке. Правда, насчет сохранности шапки не уверен: народу там слишком много ходит.

Промаявшись в дремоте до 23:00, я встаю по призыву Саймона. Натягиваю двое штанов, на теплую водолазку – свитер. Достаю волчью шапку. На натертые ноги напяливаю шерстяные носки, хотя они там не спасают от холода, как потом выяснилось. Нужны унты, но где достать их в этой дыре? Саймон отпускает меня вперед – потом всё равно догонит. Я прохожу по просыпающемуся лагерю: в палатках слышится шевеление, воздух пропитан запахом угля! Ох уж тот запах! Здесь им пропитано буквально всё – еда, палатки, люди, снега Килиманджаро. Он вездесущ и неизбежен… Между тем первые партии штурмующих Килиманджаро светлячками поднимаются к вершине. Сначала нужно карабкаться по склону горы, потом тропинка выпрямляется, чтобы снова упереться в склон. Дальше идут уже снега.

Фонарь в эту ночь не нужен. Эта ночь чудесна сама по себе, вне зависимости от результатов, которые она принесет. Светит полная луна. Впереди – снежная шапка Килиманджаро, принимающая тебя в свои объятья. Над тобою – звезды. Ты – между ними всеми, между Килиманджаро, Луной и небом. Внизу еще облака, но они принадлежат уже прошлому и земному. Фантасмагория, образ которой пронесешь сквозь всю оставшуюся жизнь!

А много ли осталось? За размышлениями я не заметил, что почти все «отряды штурмовиков» уже прошли и мы с Саймоном опять остались в одиночестве. Тень сомнения прокатилась по его челу. Чтобы их развеять и приободрить старика, я пошел за валун, стоящий как раз на высоте 5000 метров, и изверг из себя остатки усталости.

Но всё это его не успокоило. Он шел мрачный, и даже Луна его не радовала. А ведь еще две ночи назад Килиманджаро была закрыта плотным одеялом облаков, и окажись мы здесь раньше, всей этой красоты мы бы не увидели.

— Ты знаешь, — сказал он вдруг, — много людей умирает на Килиманджаро…
— Да, знаю, — ответил я и поспешил перевести разговор на другую тему. Неужели старик решил здесь умереть? На Кайлас в Тибете приходят много стариков, чтобы умереть в священном месте, и даже несут с собой вязанки дров, специально для погребального костра. Но мы даже керосин оставили внизу, в лагере! Нет, что-то он не то задумал, неправильное.
— А сколько осталось до самой вершины часов ходьбы? – спрашиваю его осторожно, стараясь не задевать болезненную для него математическую тему километров.
— Для меня – три часа, для тебя – девять…

А ветер всё крепчает и крепчает. Ужасно хочется спать. И еще старик этот со своими навязчивыми мыслями о смерти. Нашел время, тоже мне! Я бы поспал маленько, а то три ночи не спал. Стоп! Где я это слышал? От кого? Ему тоже спать хотелось…

— Не спать! Слышишь, НЕ СПАТЬ!!!!
Это голос Саймона. Он хлещет кого-то по щекам. А, так этот тот парень-кореец, которого я видел еще внизу, у ворот национального парка. По виду – дохляк-дохляком, типичное порождение мегаполисов. Тяжелее мини-ноутбука с дебилами-покемонами внутри не держал ничего. Я еще удивлялся, чего он поперся на гору. Ну ладно я: развеяться, размяться, вес лишний сбросить. А ему чего? Весь светится. Дистрофик! «Похудей навсегда». Домучили себя диетами! Вот, его уже к носилкам ведут, сейчас будут спускать до 2000 метров.

Вот еще кого-то ведут под руки. А вон еще… Саймон молчит, но понятно, о чём. Ему бы скорее вниз, домой, в Арушу, а тут приходится этого русского барчука наверх вести. Осточертело ему всё, вот он о смерти и думает.

А смерть она вот там, за кромкой снежной горы. Блестит в лунном свете, подмигивает. «На пять триста поднялся уже, а до смерти – четыре шага…». Ужас! И как это меня угораздило, и зачем…

Стоп! Я вспомнил, от кого я это слышал! Доктор Редько, да, да! Это он рассказывал, что когда шел к Кайласу, то какая-то сила его остановила и он спросил себя: «А зачем я туда иду? Зачем мне эта гора?» Может быть, все великие горы задают путнику этот вопрос? И потому эти горы и считаются священными у живущих у их подножий народов, что способны они говорить и задавать вопросы?

Действительно, зачем? Для самоутверждения? Послушайте, да неужели я не самоутвердился! Своею жизнью я вполне доволен, добился того, о чем мечтал. Заметьте, очень редко кто идет за своей мечтой до конца. Для того, чтобы доказать себе, что « я могу»? А что мне это даст? Отдам концы, как тот леопард, не послушавшийся вовремя горы. Он хотя бы попал на страницы хемингуэевских книг, я про меня наверное и в Новостях вечерних не скажут. А если и дойду, то всего-навсего потешу своё тщеславие, попросив Саймона щелкнуть меня у столбика с табличкой. И что мне даст эта фотография? Доказательства для других, что я действительно был на Килиманджаро? Так я и так здесь был. Вот, под ногами, Килиманджаро, вот снег, вон вершина Ухуру. И зачем мне вообще нужно чего-то кому-то доказывать?

Гора Килиманджаро, Жилище Белого Бога, Черная Богиня в растаманском образе Киркорова, в ночь полнолуния 1 августа 2007 года дала мне ответ четкий и ясный:
«Коля, твоя жизнь удалась! Ты свободен: иди, выспись хорошенько, и не путайся под ногами у других на тропе самопознания!…».

И в тот самый момент я обернулся к Саймону и спокойно произнес:
— Саймон, пошли домой…

Этим утром я спал удивительно хорошо, раздавив гадину-бессонницу предыдущих ночей. В полдень пришли ребята с горы. Они взошли. По словам Василия, эту ночь он запомнит на всю жизнь, но не как самую красивую, а как самую ужасную. Если что-то нужно пожелать своему заклятому врагу, так ночное восхождение на Килиманджаро. Наверху температура доходила до -20 градусов, аппаратура замерзла, пальцы тоже, так что нажать на спуск фотокамеры было само по себе большим испытанием. Ветер страшный. Но самое страшное – кругом японцы, к столбу не подпускают, фотографируются группами и поодиночке с флагами и логотипами своих фирм. Ужас. Наконец, объявилось одно лицо славянской национальности, которое не могло оторваться от столба в силу сильного алкогольного опьянения – девушка с Украины. Никакого леопарда там не нашли.

После сытного обеда и краткого обмена впечатлениями, мы двинулись в обратный путь. После такой ночи еще и в путь? Но я же недаром говорил об «автопилоте»? Дошли. Расположились в лагере Мвека (2800 м) посреди можжевеловых зарослей. Сюда я дошел почти босиком, ибо ноги стерлись до крови в моих армейских бутсах. Саймон попросил у одного встречного носильщика резиновые шлепанцы, и в них я доковылял последние пять километров (два по классификации Саймона). Сапоги свои я подарил потом повару. Носить будет, а если русские еще приедут – то и самовар раздувать.

Последние полдня пути – красота: влажный прохладный лес, красные цветы килиманджарики по сторонам дороги. Кроны дерев смыкаются, образуя коридор, заполненный утренним туманом. Килиманджаро прощается с нами. Впереди нас ждет совсем другой мир, и спустя всего несколько дней всё, что было с нами на Крыше Африки, покажется странным и загадочным сном, которому слишком трудно будет найти толкование.

Вася недоволен восхождением. Наверное, в постоянном недовольстве заключается вся сущность альпинизма. Иначе бы люди не лезли бы в гору с остервенелым упрямством. Заметьте: я доволен тем, что не пошел на вершину, а Вася недоволен тем, что пошел на неё и всё-таки дошел. Я доволен тем, что не стал подвергать риску то, что имею в этой жизни, а Вася недоволен тем, что шел как баран несколько часов супротив убийственному ветру, леденящему каждую клетку обездоленного организма. Т.е. Вася себя, конечно, преодолел, но вместо того, чтобы считать себя Сверхчеловеком, чувствует себя бараном. Такая вот нравственная контр-эволюция произошла. При этом самое обидное и несправедливое заключается в том, что всё это протекает в географической точке отсчета человеческой эволюции.

В западу от Килиманджаро разверзлась Рифтовая долина. В сторону озера Виктория поднимается плоское плато, которое разнообразят конусы и кратеры потухших вулканов, глубокие русла рек и продолговатые озера. Здесь простирается равнина Серенгети – царство дикой природы.

По дороге в Серенгети мы заезжаем в национальный парк «Озеро Маньяра». Из крупных животных нам попадаются только жирафы и слоны; в болоте плещутся и хрюкают гиппопотамы. На дереве где-то висит леопард, по крайней мере, об этот свидетельствует его хвост. В общем, Африка как Африка. Задерживаться здесь долго, думаю, не стоит, если не преследовать каких-то специальных целей.

У Васи такая цель была. Он хотел посмотреть зверьков, которые являются нижней эволюционной ступенью слонов. Зверьки эти смешные, напоминают большую морскую свинку. Зовутся они «даманы». У нас на Амуре есть такой остров Даманский, из-за которого у нас с китайцами был вооруженный конфликт в 1969 году. По всей видимости, те даманы, которые жили в этих краях, являлись предками наших, исконно российских слонов, т.е. мамонтов.
Название у зверьков вроде простое, а у меня по причине склероза совершенно вылетело из головы. Вася называл их «додонами». Саша, хоть и Директор Зоопарка, тоже не мог вспомнить их правильное научное наименование, а потому временно было решено присвоить этому млекопитающему название Dodonus Scleroticus. Если бы удалось вывезти из Африки пару додонов, то можно было бы дома в России вывести их приличную популяцию, тем более, что судя по выражению морды, животное это неприхотливо.

Мы отправляемся в продолжительный гейм-драйв по Серенгети, Нгоронгоро и Тарангире. Транспортом служит видавший виды лендкрузер с еще более видавшим виды водителем с гордым именем Бенсон. Это — последний из могикан, старый стреляный волк, у которого под сиденьем лежит мачете. Осанкой и выражением лица он напоминает вожака стада шимпанзе, а с этими обезьянками, как известно, шутки плохи. На нашем пути я не встречал водителей, которые выглядели бы старше Бенсона, и не удивился бы, если бы у вечернего костра Бенсон поведал бы о том, каким славным парнем был генерал фон Леттов-Форбек, бивший англичан в Первую Мировую на территории Танганьики.

Наш походный повар тоже уникален. Ни у кого в джипе не ездит Санта-Клаус, а у нас – Новый Год! Фрэнки носит колпак Санта-Клауса, который ему подарил кто-то из наших предшественников. Юркий, смешной человечек. Такие люди просто напрашиваются на хорошую, добрую шутку. Помнится, в последний день нашего путешествия я ему от всех нас подарил железный рубль. Сказал, что это чаевые от всех нас. Добряк Фрэнки стал заикаться, на лбу выступили крупные капли лихорадочного пота. Еще бы, ведь рубль в Танзании – целое состояние! Воистину, Россия – щедрая душа!

…По нашему плану сначала мы едем в Серенгети, но для этого на до пересечь «Охраняемую Территорию Нгоронгоро». Система очень хитрая: если мы не заезжаем в Кратер и направляемся транзитом в Серенгети, то нужно платить за «транзит» 50 долларов с человека. Но если не заезжать в Кратер Нгоронгоро, на территории «Охраняемой Территории» делать особо нечего. За один день её объехать трудно, так что даже ландшафтами особо не полюбуешься. Развлечением может служить посещение масайской «бома» (деревни, крааля) и музея в Олдувае. Но Олдувай запланирован у нас на обратном пути. Ничего не поделать: придется платить за трехчасовой проезд.

Мы поднимаемся в тумане на край Кратера Нгоронгоро. Дорога огибает кратер по южной стороне. Вдруг справа от дороги я замечаю обелиск и «торможу» Бенсона.

…Есть такая книга – «Серенгети не должен умереть». Написал её зоолог из Франкфурта-на-Майне Бернгард Гржимек, который вместе с сыном Михаелем в 1950-х годах провел подсчет животных в Серенгети и впервые установил пути миграции антилоп гну и зебр в течение всего года. Нгоронгоро тогда входил в состав Национального Парка Серенгети, имевшего иную конфигурацию, нежели теперь. Если спросить прочитавшего книгу, о чем она, то наверняка получишь ответ, что о животных. Я же думаю, что она о Любви. О любви отца к сыну. Так сложилось, что материнская любовь ставится на первое место, а отцовская служит каким-то довеском. Но в книге Гржимека «женское» лишь слегка упоминается. Мы даже не знаем, как зовут мать Михаэля и его жену. Они фигурируют в книге под кодовым названием «наши жены». И всё. В центре повествования – сын профессора Гржимека, который был ему главным другом и сподвижником, и к которому в последний день его жизни отец не решился проявить родительскую нежность. Сын улетел, чтобы не вернутся к отцу уже никогда… Теперь они лежат здесь, у самого края Кратера под конусообразным памятником, и там внизу, за туманом, простирается чаша Нгоронгоро.

Одна из первых книг о Природе, которую я прочитал в детстве, была книга Бернгарда Гржимека «Австралийские этюды». И всегда приятно соприкоснуться с человеком, который определил твои интересы и устремления на всю последующую жизнь, даже если соприкосновение происходит после его смерти.

Спустившись с кратера мы проезжаем выжженную солнцем желтую долину. В глубине её видны круглые краали (бома) масаев. Здесь, в Нгоронгоро, они называются cultural boma, то есть «культурные бома», в которых живут благовоспитанные и культурные масаи. Раньше у масаев был обычай плевать на все подарки или товары, передаваемые другому лицу. Культурные масаи так не делают. Теперь культурные масаи ходят в стильных черных очках и переговариваются по мобильным телефонам. Кстати говоря, если масаи в Кении предпочитают красно-синий цвет накидок, то в Танзании масаи часто отдают предпочтение фиолетовому наряду с традиционно красным. Так и торчат они красными и фиолетовыми свечками в желтой степи. Собственно говоря, именно ради них район Нгоронгоро был выведен из-под «юрисдикции» Серенгети, ради того, чтобы они спокойно пасли свой скот. И они пасут, вперемешку с антилопами гну. Это смотрится очень необычно – коровы и гну. Издали их можно даже спутать. Но гну в хозяйстве существо бесполезное, в отличие от антилоп канна, которых в свое время завезли даже в заповедник Аскания-Нова на Херсонщине. Тех доить можно! Представляете развитие гоголевского сюжета: херсонский помещик Павел Иванович Чичиков разводящий африканских антилоп! Страусов у нас в России разводят уже повсеместно, дело за каннами.

Серенгети в Танзании и Масаи-Мара в Кении – одно целое, разделенное рекой Мара, через которую гну совершают свой знаменитый «переход» на кенийскую сторону. Фотографы мечтают попасть на эту реку именно во время «перехода», так как можно сделать потрясающие кадры. Наибольшей популярностью пользуется такой сюжет – крокодил хватает антилопу и в туче брызг утаскивает под воду. Но вот угадать момент, когда гну вдруг двинутся через Мару. Обычно это происходит в сентябре или октябре, когда степи Серенгети совсем выгорают, но они могут двинуться и в августе. В любом случае, миграция гну происходит постоянно – они бродят кругом по Серенгети и Масаи-Мара, делая один «оборот» в течение года. Именно Бернгард Гржимек со своим сыном определили пути миграции гну. Михаэль Гржимек отдал за это свою жизнь… Благодаря Гржимекам границы Серенгети имеют современный вид. Правда, миграция проходит уже другими тропами, но суть осталась прежней.

Восточный край Серенгети – это сухая жёлтая степь, украшенная скалами, сложенными громадными базальтовыми валунами, на которых спят львы. Да, да, именно такая картина предстает натуралисту буквально с первых километров дороги! С неё есть съезды, и ряды джипов у скал однозначно указывают на то место, где отдыхает львиный прайд. Легче всего львов увидеть как раз на участке между Нгоронгоро и Серонерой. Больше и чаще чем здесь, мы нигде не встречали львов в Серенгети.

Серонера – сердце Серенгети. Неподалеку находилась база Гржимеков, тут же расположен «штаб» заповедника. Здесь живут егеря и научные работники. Тут же имеются магазины, в которых можно купить всё – от питьевой воды до виски. Вокруг Серонеры разбросаны кемпинги. Правда, эти кемпинги не «специальные», то есть не совсем аскетические. На территории стоят баки с водой и есть душевые кабины, но воды в душе нет. Раковины разбиты. Есть туалеты, правда, сколоченные из жестяных листов. Размещение в таком кемпинге стоит 80 долларов с человека, если принимать во внимание суточный билет в национальный парк. Грубо говоря, размещение в жестких спартанских условиях стоит столько же, сколько в нормальном 4-звездном отеле… Утешает то, что деньги идут в карман животным – львам, антилопам, зебрам, слонам и т.п.

Мы видели леопарда! В первый раз я увидел леопарда в феврале этого года в Масаи-Мара: он прошествовал прямо перед нашей машиной. Леопард в Серенгети просто спал на ветвях сосисочного дерева, видно, объевшись сосисок. Больше леопарда в Серенгети мы не видели.

Порадовали гиппопотамы. Если в иных местах их приходилось долго упрашивать, чтобы они вылезли наконец из воды, то здесь они словно сговорившись проводили большую часть времени на суше. У меня получился интересный снимок – бегемот переходит дорогу перед автомобилем.

Для того, чтобы зафиксировать начало Большой миграции в Кению мы отправились на север Серенгети, в долину реки Грумети. Природа здесь контрастно отличается от той, что мы наблюдали к югу от Серонеры. Здесь больше растительности; мы проезжаем по редколесью, в котором пасутся стада гну, зебр и топи. Их много, очень много, и мычание гну слышится отовсюду. Мы пытаемся проехать к самой реке Грумети. По дороге мы видим какие-то странные черно-синие полотнища, которые как маленькие паруса развешаны на деревьях.

Мы подъезжаем к научно-исследовательской станции и там нам объясняют, что это, оказывается, ловушки-травилки для мухи цеце. То-то наш водитель Бенсон так дергается, отгоняя мух. Нас они тоже покусали, и не по одному разу… Василий начинает отсчет инкубационного периода «сонной болезни», а Александр ловит мух и сажает в маленькие пакетики. Он привезет их в свой зоопарк в Сургуте и будет показывать детворе – «вот, мол, какая муха меня укусила». Помню, в детстве на подмосковном пруду наблюдал такую картину. Маленький мальчик приносит маме убитого слепня, протягивает ей и говорит: «Мама, мама! Меня покусала муха цеце!» Нет, мальчик, это меня муха покусала, и всех остальных, кто в машине сидел, тоже, а потому теперь мы «меченые», бывалые, тёртые, коронованные, «в законе»… Одним словом, настоящие экспедиционеры!

На выезде из Серенгети с нами приключился забавный эпизод, чуть было не окончившийся печально. Еще при въезде в нацпарк я спрашивал Бенсона, достаточно ли у нас топлива в баках. Дело в том, что стрелка индикатора топлива давно безжизненно висела острием вниз и не подавала никаких признаков жизни. Я дважды предлагал ему заправиться, но он уверял, что дизеля у нас хватит даже на обратный путь в Арушу. Ну что ж, я положился на старого стреляного волка Бенсона. У него сегодня по-особому хорошее настроение: с обгонявшего нас джипа слетело запасное колесо и укатилось в масайскую степь. Бенсон послал за ним Френки, и тот с радостной улыбкой на лице забросил его к нам на багажник, тщательно замаскировав. Колесо было совсем новым, в фирменном чехле.

И для нас день был неплохим – с утра посмотрели львов, днём заехали в Олдувай взглянуть на Олдувайское ущелье и посетить музей Луиса и Мэри Лики, которые в 1930-1960-е года занимались здесь палеоантропологичекими исследованиями, продлив историю человеческого рода на два с половиной миллиона лет. Череп найденного ими «зинджантропа» находится сейчас в национальном музее Танзании в Дар-эс-Саламе, и мы его еще увидим. Я бросил в Олдувайское ущелье привезенный с Родины камушек. Камушком с Родины запустил в Прародину… Так вот получается.

Короче, в таком вот мажорном настроении мы оказались за двадцать километров от Нгоронгоро с заглохшим двигателем. Проверка показала, что у нас банально закончилось горючее. Никто из проезжавших мимо водителей не хотел нам слить даже пару литров бензина. Русские не проезжали – они бы слили, не бросили бы соотечественников, да ещё на Прародине! Но танзанийские водители боятся своих хозяев. Узнают те, что налево сливают топливо, сразу уволят без выходного пособия. Фрэнки на попутке отправился в Нгоронгоро к ближайшей АЗС. Мы остались ждать, но наблюдение за смешанными стадами коров и зебу вскоре нам надоело. Мы решили поехать в наш лагерь и ждать Бенсона уже там. Группа англичан-оверлендеров на раскрашенном под зебру грузовике любезно предложила нам свою помощь и добросила нас до кемпинга.

Тем временем не только смеркалось, но и холодало. Мы сиротливо жались друг к другу под гигантской сикоморой, закрывавшей своей могучей кроной добрую треть лагеря. Даже одинокий слон, забредший в лагерь, нас уже совсем не забавлял. Бенсона не было уже два часа. Фрэнки пропал. Наверное, его затоптали буйволы. Вся беда в том, что вечером никто из Нгоронгоро в сторону Серенгети не едет, а уж тем более ночью. Сумасшедших нет. Да и не пустят в парк. По вечерам все возвращаются из парков, ночуя уже в Аруше.

Володя Пустовой говорит, что машины не будет, что он хочет в отель. В любой отель. Главное, чтобы там было тепло. Водитель одного из джипов соглашается проехать с нами до ближайших отелей, но при этом честно предупреждает, что сейчас, в «высокий сезон», все отели переполнены. Я тоже это знаю, но принимаю предложение проехать к отелям, чтобы не накалять обстановку. Фары высвечивают буйволов, резво перебегающих дорогу. Рождественского колпачка Фрэнки на дороге не видно; значит, еще есть надежда… В отеле с номерами по 400 долларов за ночь нет мест. В ресторане танцоры отплясывают зажигательный африканский танец, а сидящие за столиками буржуи пьют виски и смотрят настоящий traditional dancing. Володя предлагает заночевать прямо в ресторане, но я прокручиваю в уме возможные варианты и понимаю, что мы рискуем вообще разминуться с Бенсоном, а то, что ему действительно сообщат, где мы находимся, никто не гарантирует. И что, если он уже приехал в кемпинг?

Так оно и оказалось. Когда мы туда вернулись, Бенсон и Фрэнки уже раскидывали наши палатки. Но бензина Фрэнки так и не раздобыл – АЗС работала до 17:00. Наш джип пригнали на буксире. Утром Бенсон сбегал к АЗС с канистрой и мы поехали в кратер Нгоронгоро.

В кратер мы спускаемся сквозь туман. Наши друзья оверлендеры тоже подались туда, но их развернули – на таких грузовиках спускаться в Кратер нельзя. Технически это возможно, но подъем будет крайне затруднителен. Сюда вообще пускают только джипы с полным приводом. То есть просто на микроавтобусе или на грузовике сюда не пустят. Драйв по Кратеру стоит 200 долларов с машины, а если она неместная, то есть не танзанийская, то берут с неё уже 500 долларов. Короче говоря, наши оверлендеры круто попали.

Кратер Нгоронгоро в сухой сезон выгладит пустынным. Вдалеке пасутся гну и зебры, но всё это далеко от того изобилия, которым наслаждаешься в пору Большой Миграции в той же степи Масаи-Мара. Трава серая. Озеро посреди Кратера высохло наполовину. Фламинго на нём еле различимы. Попадаются гиены. Нет, однозначно, в сухой сезон в Нгоронгоро делать нечего. Хотя сам по себе Кратер являет собой чудо природы. Его площадь – 250 квадратных километров, диаметр – 22 км, глубина – полкилометра! В кратере сохранились урины двух немецких усадеб, и как это не покажется странным, но Нгоронгоро связан с историей революционного движения в России.

Процитируем Б.Гржимека («Серенгети не должен умереть»):

«…Там, наверху, виднеются какие-то глыбы. Это оказались руины двух каменных домов: здесь когда-то жил немецкий поселенец Адольф Зидентопф, а за лесом на противоположном краю кратера стоял дом его неженатого брата Фридриха Вильгельма Зидентопфа. В 1908 году они здесь держали около 1200 голов рогатого скота, выращивали страусов в неволе и пытались одомашнивать зебр. Я старался разузнать о них побольше.
Прежний немецкий окружной уполномоченный из Аруши писал мне, что оба Зидентопфа и их приятель, по имени Хартунг, были самыми беспокойными поселенцами в Германской Восточной Африке. Хартунгу, например, присудили штраф в 200 рупий за то, что он стрелял под ноги местным рабочим, когда они пытались убежать. Во время войны масаи его зарезали прямо здесь, в кратере Нгоронгоро.
Братьев Зидентопф в 1914 году англичане выселили в Индию, и им так никогда и не удалось вернуть свои фермы.
Адольф стал фермером в Соединенных Штатах и скончался в 1932 году от инсульта. Фридрих Вильгельм погиб во время воздушной катастрофы, когда он вместе с летчиком Удетом охотился в Серенгети за львами. Еще в 1914 году германская администрация почти договорилась о покупке зидентопфовских ферм, чтобы создать в кратере резерват. Англичанин, которому они достались после войны, жить там не стал, и, таким образом, эти фермы, слава богу, пришли в полный упадок и перестали существовать.

Один весьма энергичный человек, по фамилии Роте, служивший управляющим у Зидентопфов, еще в 1913 году раскопал в северной части кратера древнее поселение и погребение времен неолита. Эти люди, жившие здесь за несколько веков до нашего летосчисления, уже тогда пасли свой скот так, как это делают сейчас современные масаи.
Этот Роте жил здесь под чужой фамилией, его звали как-то совсем иначе. Во время первой финской революции, в 1905 году, он в течение короткого времени был министром, но затем русским царским правительством был арестован и заточен в Кронштадтской крепости. Там он перестрелял свою охрану и бежал со шведским паспортом. В Египте русская тайная полиция продолжала его преследовать, поэтому он был вынужден, нанявшись погонщиком мулов, перебраться в Восточную Африку.
Царская охранка все вновь и вновь предпринимала попытки его разыскать то через Общество Красного Креста, то через приезжих охотников.
А сейчас об угол каменной ограды разрушенного дома Зидонтопфа чешутся две зебры. Сначала к углу прижимает свой крепкий зад хорошо упитанный самец, потом его оттесняет в сторону кобыла и почти сладострастно трет о камни свою полосатую шею…»

Мы уезжаем из кратера Нгоронгоро с чувством некоторого разочарования и пресыщенности. Вроде бы, всех животных, которых могли, уже посмотрели. Разве только додонов не видели. В поисках додонов я попросил нашего Бенсона свернуть к болотам (swamps), но и там ничего заслуживающего внимания не обнаружили. Василий подумал, что «свомпсы» — это такие зверьки, под стать додонам, но я его разочаровал…

Завершили поиски додонов мы в национальном парке Тарангире. Его хвалят за обилие животных в любое время года. Должен сказать, что обилие это относительное. Здесь есть небольшой участок степи с баобабами, который зовут «Малым Серенгети». На нем пасутся гну и зебры. Большая часть Тарангире – это редколесье, над которым поднимаются могучие баобабы, и за одно это Тарангире стоит того, чтобы заехать в него на денёк. Крупных животных в этот раз мы не увидели. Семейство импал пришло к водопою; игуана картинно сидела на термитнике; мартышки играли у баобаба. Собственно всё. Никаких додонов.

Наше сафари окончено. Мы вернулись в Арушу к вечеру. Рано утром же отправились на рейсовом автобусе в Дар-эс-Салам. Эта поездка, занявшая около восьми часов, позволила оценить красоту Танзании. Я считал раньше, что самой красивой страной, которую мне довелось посетить, был Заир (ДР Конго). Но нет, Танзания поражает и своими ландшафтами, и сочной зеленью. Слева от шоссе поднимались горы Усамбара. Там, в этих горах лежит страна Шамбала. Не верите? Но там действительно живет народ шамбала! И страна его, соответственно. Так что те, кто ищут Шамбалу в Тибете, немного должны взять курс к юго-западу.

Над Дар-эс-Саламом висит серое небо. С зеленых холмов Африки мы спускаемся в круговорот большого города, прокуренного выхлопами дешевой солярки. Окраины Дар-эс-Салама мало отличаются от трущоб других африканских мегаполисов, из которых хочется выбраться поскорее. Конечно, как и в Найроби, в Дар-эс-Саламе есть свои «приличные» кварталы, в которых живет местная политическая элита, бизнесмены, дипломаты и экспаты. Но к этим кварталам надо еще пробиться…

Еще в Аруше я заполучил проспект отеля “Sleep Inn”, что на Lumumba Road. Отель оказался довольно аккуратным и чистым, вполне достойным тех 30 долларов, что просили за номер. До исторического центра Дар-эс-Салама отсюда минут десять ходьбы. Через сквер параллельно тянется улица с неприличным названием Биби-Тити-Мухаммед, над которой синеет силуэт гостиницы “Peacock” («Павлин»). Эта гостиница сыграла выдающуюся роль в судьбе нашей экспедиции, ибо именно там, на первом этаже, нашлось агентство, предложившее джип для поездки в Килву по нормальной цене. Вместо повсеместно запрашиваемых 600-800 долларов поездка в оба конца с ветерком обошлась в 280.

Как пишут в меру правдивые путеводители, в Дар-эс-Саламе путешественники останавливаются редко. Тем, кто летит в Танзанию ради сафари и Килиманджаро, нет никакого резона лететь сначала сюда – от Найроби и парки и Гора гораздо ближе. На остров Занзибар же существуют прямые рейсы из Европы и из того же Найроби. Однако, как минимум одного дня для прогулки по своим улицам Дар-эс-Салам заслуживает. Город напоминает силуэтом голову птицы с массивным клювом, повернутым в сторону Индийского океана. Под клювом – Бухта, порт Дар-эс-Салама. Отсюда отправляются несколько раз в день паромы на Занзибар. «Зоб» гигантской птицы – это старая «колониальная» часть Дар-эс-Салама, а её «хохолок» — Oyster Bay («Устричная бухта») – самый фешенебельный район столицы, предназначенный для тех, у кого есть деньги. «Старый город» Дар-эс-Салама застроен индийскими «домами-магазинами» 1920-х и 1930-х годов, то есть он целиком относится по времени к первым двум десятилетиям британского владения Танганьикой, до этого бывшей колонией Германии в составе Германской Восточной Африки. На многих домах еще сохранились даты постройки. Немцы оставили после себя две красивые церкви, украшающие вид Да-эс-Салама с моря. Крыши одной из них – лютеранской Азания-Кирхе (Азания – древнее название восточного побережья Африки), что рядом с отелем «Нью Африка» — покрыты красной черепицей. Аллея, идущая от фасада этой церкви, приводит в порт, над которым высится готический шпиль католической церкви Св. Иосифа (St.Joseph). Напротив неё – паромные кассы и пристань.

Кстати говоря, старайтесь всегда покупать самолично билеты на занзибарские паромы в кассе: осаждающие вас «зазывалы» не имеют никакого отношения ни к паромам, ни к бронированию билетов. Покупка билета с их навязчивой помощью обойдется как минимум на 5 долларов дороже. Никакого «дефицита билетов» на паром не существует: они ходят как минимум шесть раз в день в один конец. Самый дешевый паром – «Летающая лошадь». Она летит до Занзибара четыре часа и просит за полёт 20 долларов.

Из культурных учреждений стоит посетить Национальный музей. Так называемый «Ботанический сад» недалеко от него напоминает бомжатник и выглядит печально. А вот Национальный музей хочу отметить как один из лучших в Африке. Добрая половина исторической экспозиции посвящена истории Килвы, куда нам предстоит нелегкое путешествие, ещё треть – колониальному периоду. Наибольший интерес у посетителей вызывает «германский период». Согласитесь, что Германия с Африкой как-то мало ассоциируется, несмотря на то, что Густав Нахтигаль и Генрих Барт были первостатейными исследователями Африки. У Германии отняли её куски африканского пирога в 1919 году. До этого здесь, в Танганьике, шла ожесточенная война, и германский генерал Пауль фон Леттов-Форбек считается видным теоретиком партизанской войны. Со своим неуловимым летучим отрядом он проникал даже на территорию британской Родезии. Но все равно немцы были обречены. Они были слишком жестокими хозяевами и их прямолинейность в обхождении с туземцами (в отличие от хитроумной британской дипломатии) настроили местное население решительно против них. Самой большой потерей Германии в этой войне считается крейсер «Кёнигсберг» («Калининград»), потопленный англичанами в дельте реки Руфиджи в 1915 году. В Музее можно посмотреть треснутый иллюминатор с этого корабля, а также серый мундир фон Леттов-Форбека.

О докторе Ливингстоне напоминает раздвижной походный «секретер», который посол Танзании раздобыл в США. Аналогичный раритет – походную аптечку – мы посмотрим на Занзибаре, откуда Дэвид Ливингстон оправился в свой последний поход.

Любопытным экспонатом является и бронзовый бюст президента Танзании Джулиуса Ньерере одного из советских скульпторов. Да, мы дружили с Танзанией и Танзания тоже строила социализм! Она была беднее Кении и позволила маленькой Уганде напасть на себя. Но при этом в советских комиссионных можно было за 25 рублей купить подлинную скульптуру маконде из черного дерева, а советские дети трескали арахисовые орешки, привезенные из далекой страны.

Как я уже говорил, найти подходящий «трансфер» из Дар-эс-Салама в славную Килву было делом непростым. Я взял такси и мы потратили около часа на объезд контор, предоставляющих транспорт в аренду. Там либо запрашивали несусветные деньги, либо у них не было машин на завтрашний день. Да и вообще они не могли до конца понять, зачем нам надо в Килву. Вспомнив, что вчера после ужина в «Павлине» я заходил с тем же вопросом в турконтору на первом этаже этого отеля, я направился туда. Я приоткрыл менеджеру нашу маленькую тайну: мы едем в Килву, потому что напали на верную тропу, ведущую к копям Царя Соломона, и в Килве нам нужно только кое-что сообщить. «Наводку» дал мне торговец древностями в эфиопском Аксуме, тот самый, что продал мне за сто пятьдесят долларов футляр, в котором хранились скрижали Моисея (как известно, именно предприимчивые эфиопы похитили у Соломона Ковчег Завета и прячут его до сих пор). Если ему было известно что-то про Ковчег, то про копи он врать бы не стал – эфиопы народ набожный и благочестивый.

Менеджер очень обрадовался, готов был дать нам машину бесплатно, но потом попросил только компенсировать кое-какие мелкие расходы… короче, я заплатил ему 200 евро и на следующее утро с рассветом мы тронулись в путь. Нас утро встречало прохладой; внизу, слева от дороги в сторону океана морского вздымался волнами океан туманный, над которым всходили островами пальмы. Если бы то были не пальмы, а сосны, то был бы вид похожим на китайский «шань-шуй» — это когда горы, водопады, икебанисто искривленные сосны в тумане образуют ласкающий глаз, успокаивающий пейзаж. Очень скоро плавная дорога закончилась, и мы въехали на грунтовку. Вернее, это была не грунтовка, а какая-то «песчанка». Ко всему прочему она вздымалась волнами, и в отличие от утреннего ландшафтного «шань-шуя» этот напоминал больше «шань-…й» какой-то. Дорога до Килвы из Дар-эс-Салама тянется почти на триста километров, еще проехать пару сотен – и будет уже Мозамбик. Половина пути проходит по асфальтовому шоссе, а вторая – по этому самому… Когда я увидел указатель, что до Килвы-Кивиндже 100 км, то вопросительно посмотрел на водителя. В его глазах была усмешка. Я понял, что до Килвы мы не доедем, что джип скоро станет, как загнанный кон, а сообщники нашего водилы, которые тут же непременно появятся из-за кустов, будут пытками добывать у нас сведения о копях Царя Соломона. Но тут вдруг забрезжила надежда на благополучный исход предприятия – ужасная волнистая дорога закончилась и мы выехали на некое подобие шоссе с остатками асфальта. Как бы то ни было, к часу дня добрались до псевдогородка Килва-Кивиндже.

В этом селении есть даже небольшой пляжный отель с бунгало, полицейский участок и штаб-квартира «музея Килвы». Симпатичный старичок выписывает билеты на право посещения Килвы (2000 шиллингов с носа), и отправляет на пристань, на которой ждут лодки – парусные и моторные. Мы выбрали парусное судно, потому как никто из нас под парусом не ходил, тем более в такой обстановке. Морской круиз обошелся экспедиционной казне в 40 долларов. Переправа на «эндемичной» шаланде заняла около получаса и мы плавно подъехали к Килве-Кисивани на виду крепости Герезы по правому борту. Слева простирались мангровые заросли, кишащие мангровыми мухами, откладывающими под глазными веками зазевавшихся путешественников мангровые личинки. Веко распухает и лицо принимает совершенно мангровый вид, совсем как у гоголевского Вия.

Летом в западной части Индийского океана дует муссон «Куси», а зимой – муссон «Каскази». «Каскази» гнал парусные суда арабских торговцев с северо-востока на юго-запад вдоль побережья Африки вплоть до Софалы в нынешнем Мозамбике. «Куси» направлял их в обратную сторону. Арабы освоили почти весь Индийский океан, причем начали они это освоение еще в Х веке. По крайней мере, первые постоянные арабские фактории появились на берегах Африки именно в это время. Арабы везли в Африку ткани из Индии, фарфор из Китая, а взамен вывозили слоновую кость, золото, благовонные смолы, позднее – рабов. Килва была основным узлом этой торговли на протяжении XIII-XIV веков. Купцы Килвы знали путь к золотым рудникам Мономотапы – «Копям Царя Соломона», если это вам нравится. От самой Мономотапы сохранились многочисленные руины на территории Зимбабве и ЮАР, самые известные из которых – столичные, так называемые «Руины Великого Зимбабве». Процветание Мономотапы зависело от Килвы и наоборот, хотя если быть абсолютно точным, то следует указать, что золото сперва переправлялось в Софалу, а уже из неё морем – в Килву.

Местные предания и хроники относят основание города ко времени прибытия в Восточную Африку переселенцев из Шираза во второй половине Х века. Событие это носит легендарный характер, однако оно дало уроженцу Занзибара Фредди Меркьюри (тому самому, из группы “Queen”) считать себя наполовину «персом». Основателя «персидской» династии звали Али ибн-Аль-Хусейни. Однако как суверенный город-государство Килва начинает существовать веком позже. «Ширазцы» правили Килвой до 1277 года. Именно они наладили торговый обмен с Мономотапой и начали строительство мечети и жилых зданий из ракушечника. Дальнейший расцвет Килвы пришелся на период правления династии Махдали из йеменского Хадрамаута.

В 1331 году Килву посетил знаменитейший арабский путешественник Ибн Батута (1304 – 1377) во время своего первого путешествия по Африке (второе он совершил в 1352-1354 годах, дойдя из Марокко в Мали). Его рассказы были записаны в виде книги «Подарок созерцающим относительно диковин городов и чудес путешествий» ( если не ошибаюсь, по-арабски звучит как «Тухфат ан-нузаар фи гараиб ал-амсар ва-аджаиб ал-асфар»; один экземпляр с автографом Ибн Баттуты я купил у антиквара в Томбукту).

Ибн Батута писал: «Затем из города Макдашу (Могадишо) я поехал порем, направляясь в страну ас-Савахил и в город Кулву (Килву) в стране зинджей… Это большой прибрежный город, большинство его жителей – зинджи, очень черные; у них на лицах надрезы, подобные тем, что есть на лицах ал-лимийюн в Джинаве (Гвинее). Некий купец рассказал мне, будто город Софала лежит в полумесяце пути от города Кулва и булто бы между Софалой и Юфи в стране ал-лимийюн месяц пути, а из Юфи в Софалу доставляют золотой песок.

Город Кулва принадлежит к красивейшим и наилучшим образом застроенным городам. Весь он деревянный, а кровли их домов – из камыша. В городе бывает много дождей. Люди эти занимаются джихадом, ибо на суше они прилегают к стране неверующих зинджей; преобладающие их свойства – вера и благочестие, по мазхабу же они шафииты.
Рассказ о султане Кулвы. Её государем в пору моего приезда был Абул-Музаффар Хасан, прозванный также Абул Мавахиб («Отец щедрот») из-за многих его даров и проявлений щедрости. Он совершал много набегов на землю зинджей, воевал их и захватывал добычу, забирая из неё пятую часть, каковую расходовал способами, предусмотренными книгою Аллаха Всевышнего (Кораном). Он предоставлял долю родственникам пророка из отдельной казны. Когда приходили к нему шерифы, он им эту долю передавал; и шерифы к нему устремлялись из Ирака, Хиджаза и прочих стран. Я сам видел при нем группу шерифов из Хиджаза… Государь этот очень скромен, он сидит вместе с бедняками и ест вместе с ними вместе, почитает людей веры и благородства».

Визит Ибн Батуты совпал с периодом наивысшего расцвета Килвы. Килва единственная из восточноафриканских арабских городов чеканила собственную золотую монету. И султан её не был таким уж скромником – его роскошный дворец Хусуни Кибва даже сейчас, когда от него остались лишь руины, никоим образом не напоминает жилище аскета. Помимо деревянных домов с камышовыми крышами в Килве были добротные купеческие дома из ракушечника и Большая Мечеть. Правда, вскоре после отъезда Ибн Батуты своды мечети неожиданно обрушились… Это было недобрым знаком, и дальнейшие события доказали это.

Основным потребителем африканского золота была Европа. Но вместе с золотом и «дарами востока» в трюмах кораблей плыли крысы. Они-то и принесли в Европу чуму в 1346 году, сократившую её население как минимум на треть. Европе было не до золота, а потому килвинский индекс деловой активности упал катастрофически. На полстолетия в Килве воцарилась атмосфера скромности и аскетизма.

Торговля начала возрождаться в начале XV века, но прежний расцвет городу уже не суждено было пережить. К тому же, у него появились конкуренты – Малинди и Момбаса. Центр города переместился к западу – в район Макутани, где теперь среди баобабов располагался султанский дворец. В городе строились новые мечети (правда, более скромные), корабли Килвы продолжали бороздить воды Индийского океана от Софалы до Адена. Арабы чувствовали себя в безопасности в своем «Внутреннем море». Их города даже не были как следует укреплены. Португальцы Бартоломеу Диаш и Васко да Гама разрушили эту восточную иллюзию собственной исключительности и неуязвимости. Португальцы искали и нашли морской путь в Индию. 26 июля 1500 года в Килву (по-португальски – Килоа) зашли корабли мореплавателя Педру Алвариша Кабрала, однако правитель Килвы отнесся к португальцам с подозрением, и Кабрал отправился дальше, найдя взаимопонимание с султаном Малинди, как в свою очередь Васко да Гама. Последний посетил Килву в 1502 году во время своего второго плавания в Индию. Кабрал хотел обратить жителей Килвы в христианство; эмир Ибрагим, естественно, был решительно против этого, поэтому Кабралу пришлось покинуть Килву ни с чем. Васко да Гама решил отомстить за неудачу Кабрала и пригрозил сжечь город в случае неподчинения. Эмир Ибрагим подписал договор с Васко да Гамой и поклялся в верности португальскому королю Мануэлу. Васко да Гама потребовал дани. Эмир сразу дани не заплатил, но отдал в заложники некоего знатного горожанина по имени Мухаммед Анкони. Этому бедняге пришлось уплатить дань из собственных денег, поскольку знал Ибрагима гораздо лучше, чем Кабрал и Гама: эмир не хотел платить денег из своего кармана. Перед своим отплытием в Малинди Васко устроил Ибрагиму настоящую экзекуцию: он пригласил его на корабль, арестовал, связал, и приказал опускать в воду и держать там до тех пор, пока тот клятвенно не пообещает быть добрым вассалом королю Мануэлу. Ну что можно сказать о таких методах ведения переговоров? Конечно, они выглядят не совсем дипломатичными, но зато эффективными.

Васко да Гама составил что-то вроде инструкции для своих последователей, оригинал которой хранится в Национальной библиотеке в Лиссабоне: «Я, дон Васко, адмирал и так далее, извещаю всех капитанов любых судов моего владыки короля, которые прибудут в этот порт Килуа (Quiloa), что я прибыл сюда 12 сего июля 1502 года и хотел вести переговоры с царем, чтобы установить между нами мирные и дружественные отношения, и что он не хотел вести со мной переговоры, но проявил по отношению ко мне большую невежливость, вследствие чего я вооружился вместе со всеми моими людьми, приготовившись уничтожить его, повел свои корабли к его дому, подошел с ними к самому берегу и призвал его к себе с гораздо большей суровостью, чем та, с которой он меня встретил. И он, увидев, что в его интересах подчиниться мне, пришел, и я установил с ним мирные и дружественные отношения на том условии, что он будет платить королю, моему государю, полторы тысячи золотых миткалов ежегодно в качестве дани и заплатит единовременно полторы тысячи миткалов за текущий год и признает себя вассалом его высочества.. и я извещаю всех вообще и приказываю тем, кто прибудет в эту местность, где я нахожусь, что вы не должны здесь задерживаться, а должны немедленно продолжать путь в Малинди, а если вы меня там не встретите, идите в Анджидива, а если вы меня не застанете и там, следуйте по пути в Каннапур и несите вахту днем и ночью, чтобы не пройти мимо меня».

В 1505 году новым вице-королем Индии был назначен Франсишку д’Алмейда. Этот решительный человек поставил своей целью обеспечить Португалии монополию на торговлю в Индийском океане, и действовал в этом направлении как пером, так и мечом – одни города он сжигал, с другими подписывал договора, гарантирующие безопасность португальских факторий и бесперебойность поставок в них товаров. Килву он сначала сжег, потом построил форт, а затем приступил здесь же к постройке флота для дальнейшего завоевания бывшего «Pax Arabica».

Португальцы продержались в Килве только до 1512 года. Но во всей остальной Восточной Африке они продолжали держаться до 1690-х годов, когда «Pax Arabica» начал возрождаться с новой силой, и сила эта была в оманцах из Маската. Наследники Синдбада-морехода отвоевывали у португальцев крепость за крепостью. Алмазом зажглась звезда Занзибара, а Килва оставалась маленьким полунезависимым городком. Она пережила нашествие негроидных племен зимба в восьмидесятых годах XVI века, и дела её торговые шли ни шатко, ни валко. Однако оманцы, подчинившие себе Килву в 1784 году и перестроившие бывший португальский форт, дали новый толчок килвинской торговле. На французских островах Бурбон (ныне Реюньон) и Иль-де-Франс (ныне Маврикий) на плантации сахарного тростника требовались рабы, и их скорбный поток был направлен арабскими «охотниками за головами» через восточноафриканские порты. Особенно преуспел французский коммерсант по имени (фамилии?) Морис, осевший в Килве в 1770-х годах и оставивший после себя интересные исторические сведения. Но с отменой работорговли иссяк и источник доходов островитян. Немцы, пришедшие в эти края в 1890 году, вообще не интересовались островом, и переселили почти всех жителей вымирающей рыбацкой деревни на «материк», в Килву-Кивиндже. Сим закончилась история славного города Килва.

Но мы не будем вспоминать пору увядания, мы обратимся к весне этого города! Вдоль берега мы идем к Герезе – крепости на берегу моря, минуя остатки кладбища и так называемой «мечети Малинди». От неё не осталось практически ничего, и не удивительно, что мы чуть было не прошли мимо. Надгробные стелы XVIII и XIX веков разобраны сейчас по музеям.

Крепость Гереза (Португальский форт) была построена по приказу д’Алмейдой в рекордно короткие сроки: как говорят, за шестнадцать дней. Для расширения сектора обстрела были уничтожены близлежащие жилые кварталы, и именно из ракушечника разобранных домов были сложены стены крепости. Однако та крепость, которую мы видим сейчас, построена оманцами, и только основание башни, выходящей к воде, можно отнести к «португальскому» периоду. Покидая Килву в 1512 году, португальцы сами разрушили свою крепость. Оманцы её возродили в 1800 году. Последний султан покинул Килву в 1840 году, будучи отправлен в почетную ссылку в метрополию, то есть в Оман, и крепость начала разрушаться. Позднее пушки и ядра, найденные в её развалинах, отправили в Национальный музей в Дар-эс-Саламе.

Оманские канониры упражнялись в стрельбе, развернув орудия в сторону дворцового комплекса Макутани, так что они мало отличались от большевиков, стрелявших в декабре семнадцатого по Кремлю. Дворец Макутани сейчас – достаточно большой комплекс по местным меркам и довольно скромный по меркам общечеловеческим. Он окружен низкой оградой, сложенной из ракушечника. Впрочем, о ракушечнике можно и не упоминать: из этого материала построено всё на острове. Самые старые постройки дворца относятся к началу XV века, но самое приметное сооружение – собственно, сам султанский дворец – был построен в XVIII веке, в эпоху последнего возрождения Килвы. Он сохранился достаточно хорошо. Разумеется, крыши нет, да и верхнюю часть стен подточило время, но получить представление о том, в каких условиях жили местные султаны, можно вполне. Перекрытия дверных проемов держат балки из корней мангровых деревьев. Этот материал считается сверхпрочным и практически вечным.

От дворца Макутани тропинка бежит к так называемой «Маленькой купольной мечети» XV века. Действительно, семь куполов сохранились, равно как и штукатурка на стенах. Здесь были найдены фрагменты мозаики и изразцов; вполне возможно, что это была «кладбищенская» мечеть. Если направить стопы от мечети к югу, то через пляж можно дойти до кладбища килвинских султанов. Впрочем, самые ценные могильные камни разобраны музеями.

Если идти от «Маленькой мечети» дальше на восток, то скоро можно придти к Большой Мечети и так называемому «Большому дому». Большая Мечеть начала строиться еще при «ширазцах», то есть в XI веке, и надо сказать, что старейшая часть мечети сохранилась, то есть не была полностью перестроена. В 1310-1335 гг. Килвой правил султан Ал-Хасан бин Сулайман, и именно благодаря ему расширенная мечеть стала самой большой к югу от Сахары и оставалась таковой до XVI века. Хорошо сохранились купола, колонны, мирхабы и бассейны для омовений. На стенах и колоннах остались следы штукатурки. С южной стороны к Мечети примыкает «Большой дом» — жилой комплекс, принадлежавший какой-то очень богатой семье. Его начали строить в XV веке, одновременно с реставрацией куполов Большой Мечети. В Большом доме было найдено много китайской керамики.

Наш путь лежит дальше на восток – к султанскому дворцу Хусуни-Кубва, однако дойти до него без посторонней помощи будет довольно трудно. Нужно будет вернуться к пристани, а оттуда через деревни, мимо могучих баобабов, вновь подойти к берегу и через мангровый лес во время отлива подойти со стороны моря ко дворцу. Конечно, и я даже уверен, что существует другой путь, менее замороченный, но мы же легких путей не ищем! Наняв ха пару тысяч шиллингов проводников из местных мальчишек, мы отправились по берегу к Хусуни-Кубве. Правда, как потом оказалось, проводники эти обчистили рюкзак Татьяны. Она заметила, что мальчишки слишком плотно «прижимаются» к ней по дороге, и вряд ли это объяснялось их простым интересом к белой женщине, учитывая их почти младенческий возраст. Короче говоря, современные жители Килвы, лишенные возможности торговли золотом и слоновой костью, зарабатывают себе на жизнь таким образом. «Sic transit gloria mundi!»

Cloria mundi для султана Ал-Хасана прошла очень быстро. Его дворец не имел и не имеет себе равных на всем побережье Восточной Африки. Это был и жилой дом султана, и хранилище экспортных товаров, и даже своеобразная «биржа», занимающая всю южную часть дворцового комплекса. Жилые покои располагались в северной части, открытой живительной морской прохладе; султан купался в роскошном восьмиугольном бассейне, который сохранился очень хорошо. Затем шли приемные залы и внутренние дворы. После них, как считают некоторые археологи, — склады наиболее ценных товаров. Хусуни-Кубва была «домом одного господина» — после смерти Ал-Хасана во дворце никто не жил. Скорее всего, он даже не был достроен до конца – цены на золото рухнули из-за чумы, и в Килву пришел «дефолт».

К востоку от Хусуни-Кубвы высится прямоугольная «крепость» Хусуни-Ндого. Предназначение этого сооружения до сих пор неясно. Согласно хроникам Килвы, в XII веке в городе была построена крепость с башнями. Хусуни-Ндого вроде бы подходит под это описание. Однако некоторые историки не без основания полагают, что Хусуни-Ндого было построено тем же Ал-Хасаном в качестве караван-сарая, в котором купцы могли жить в безопасности и хранить свои драгоценные товары. Как всё было на самом деле, мы вряд ли узнаем, так как письменных источников по этому поводу не сохранилось. Хусуни-Ндого представляет собой прямоугольную открытую площадку, окруженную невысокими стенами, то есть её можно было использовать и как крепость, и как склад, и как гостиницу.

Обратно мы возвращаемся через тот же мангровый «пляж». Но в этот раз наш переход носит более экстремальный характер. Начинается прилив, и нам приходится в буквальном смысле слова убегать от воды. А над нами кружит другая смерть – мангровые мухи. Мы отмахиваемся от них, теряем силы, падаем в песок, поднимаемся, опять бежим, закрывая ладонями глаза. Страшный образ гоголевского Вия встает у черных стен дворца суахилийского султана…

В Дар-эс-Салам едем с ветерком, любуясь красками заката. Ужинаем в том же «Павлине», польстившись на объявление «Африканский буфет». День прошел прекрасно; особенно льстит то, что в те края стремится гораздо меньшее число туристов, чем в национальные парки.

На следующий день утром плывем на Занзибар. С моря Дар-эс-Салам выглядит симпатично; особый «шарм» придают немецкие кирхи. Мы проплываем мимо оживленного городского рыбного рынка и фешенебельной Oyster Bay. Дорога до острова занимает два часа, и скоро нашим взорам предстает другая картина – город без небоскребов, с минаретами и шпилями церквей.

ЗАНЗИБАР! Как много в этом звуке для сердца русского дано!

От первых двух слогов Танганьики и Занзибара происходит название страны – ТАН-ЗАНия. Полное название страны — Объединенная республика Танзания, а объединение это произошло в 1964 году, когда был свергнут последний султан Занзибара. Судьба острова напоминает судьбу Килвы. Так же в Х веке сюда прибывают персы из Шираза, также их сменяют арабы в XIII веке, так же подчиняется Занзибар (Унгуджа) португальцам в начале 1500-х годов, и так же их вытесняют отсюда их конкуренты – англичане и французы, а потом – в конце XVII века – сюда прибывают новые хозяева – оманцы. Оманцам так нравился Занзибар, что султаны Омана переводят из Маската свой двор.

Экономика Занзибара зиждилась на экспортной торговле, но в отличие от Килвы, главной статьей дохода было не золото, а рабы и слоновая кость. Экономический подъём Занзибара начался после первого «заката» Килвы в середине XIV века. С этой поры Занзибар становится главным торговым портом на восточном берегу Африки. Арабы снаряжают экспедиции за рабами до берегов озера Танганьика, вывозя в страны Востока и на плантации хлопка Маврикия и Реюньона до 40000 рабов ежегодно. Рабов «потреблял» и сам Занзибар – на острове были свои хлопковые плантации. Занзибар имел торговые соглашения с Англией, США, Францией и Ганзейской республикой. Иностранцы чувствовали себя как дома в этом космополитичном городе. По пути арабских охотников за рабскими головами отправились европейские исследователи Африки. В Британском консульстве, здание которого сохранилось, жили Бартон и Спик, доктор Давид Ливингстон, готовясь к своим экспедициям. Наши путешественники также почтили своим присутствием остров – Василий Юнкер в 1887 году и малоизвестный русский студент-зоолог Московского университета В.Троицкий в 1913-м, написавший в 1928 году книгу «Путешествие в страну чернокожих». По прибытию на Занзибар мы заполняем въездную декларацию, нам ставят штамп в паспорт о прибытии на остров. Вокруг крутятся таксисты, предлагающие свои услуги. У одного из них лицо прохвоста, еще не растерявшего окончательно крупицы совести, а потому решаю ему довериться и прошу отвезти в какой-нибудь недорогой, но приличный отель в Стоун-Тауне («Каменным городом» называют старую часть города Занзибар). Сначала он привозит в какую-то ночлежку, и вправду недорогую, но неподходящую нам по статусу. Всё-таки, мы не так низко пали, а марку следует блюсти всегда. Я указываю ему, что надобно ехать в гостиницу «Coco de mer». Он действительно привозит к этой гостинице на окраине старого города. Ребятам она нравится, мы в ней размещаемся, но меня гложут сомнения: не может же она быть такой маленькой, если путеводители называют её в качестве одной из «основных» в городе. Правда отрылась позже, когда я нашел «настоящую» гостиницу с таким же названием. Однако, всё оказалось без обмана – у «Морского кокоса» действительно есть «annex», то есть филиал, куда мы, собственно, и попали. Было это даже к лучшему – мы были в этом филиале одни, завтрак нам подавали на балконе, на который выходили двери наших номеров. Во внутреннем дворе сушилось бельё, то есть иными словами, обстановка была домашняя.

Стоун-Таун невелик, и обойти его можно за час. В городе два музея, заслуживающих внимания. Прошу обратить внимание на то, что «Исторический музей» (Peace Memrorial Museum) перенес свои коллекции в здание Бейт-эль-Аджаиб («Дом чудес»). Этот трехэтажный дом, окруженный балконами, находится на набережной рядом со Старым оманским фортом (1780-е годы). Он был построен в 1883 году султаном Баргашем. Сейчас экспозиции расположены на всех трех этажах, в том числе и те, которые посвящены Стэнли и Ливингстону. Из подлинных вещей стоит отметить походную аптечку Ливингстона и роспись носильщиков Стэнли. Также здесь была развернута выставка, посвященная принцессе Сальме. Она была дочерью султана Саида Джильфидана и сестрой будущего султана Баргаша, но вышла замуж за немецкого торгаша – коммерсанта Рудольфа Рюте, с которым и уехала в Германию в 1866 году. Жила в Гамбурге, родила сына и двух дочерей. После смерти мужа в 1870 году осталась жить в Германии, но потом переехала в Ливан. Написала книгу «Воспоминания арабской принцессы с Занзибара», бывшую в своё время бестселлером. Сам Отто фон Бисмарк имел на неё виды, когда подумывал о включении Занзибара в состав будущей колонии Германская Восточная Африка. Популярность фигуры Сальме в наши дни заключается в том, что она собою проложила дорожку от Востока к Западу, при этом презрев обычаи и заветы предков, что в данной политической ситуации выглядит не столь привлекательно.

——————————————————————

ИЗ СООБЩЕНИЙ СМИ:

«Празднование шестидесятилетия вокалиста легендарных Queen Фредди Меркьюри на его исторической родине, в Занзибаре, оказалось под угрозой запрета. Мусульманская организация этой страны «За мобилизацию и пропаганду Ислама» категорически против официального празднования юбилея певца. В направленном министру культуры страны обращении, в частности говорится: «Так как артист был гомосексуалистом и умер от СПИДа, ассоциации Меркьюри с Занзибаром вредят репутации страны как места сосредоточения ислама. Любое упоминание имени певца в связи с Занзибаром — оскорбительно». Однако далеко не все жители этой восточно-африканской страны поддерживают это требование. Владелец одного из ресторанов столицы Занзибара, к примеру, заявляет, что обязательно проведет праздничную вечеринку в честь своего знаменитого земляка для своих гостей.

«Я хочу попросить власти защитить Меркьюри, так как он был артистом, который чрезвычайно много сделал для того, чтобы о нашей стране узнали во всем мире, — говорит Симай Мохаммед Саиди (Simai Mohamed Saidi). — Наша основная цель состоит в развитии туризма. Фредди Меркьюри был из Занзибара, и это часть нашей истории».

———————————————

Да, ФРЕДДИ МЕРКЬЮРИ был с Занзибара, и Вам покажут дом, где он родился и дом, в котором он жил. Впрочем, может он в нем и не жил – сейчас уже вряд ли кто об этом вспомнит. Но есть рядом с «Домом чудес» и старым деревянным «Диспансером» (построенном в 1890-х года индийским коммерсантом Тария Топаном) кафе-бар «Mercury’s». Действительно, в баре висят несколько фотографий, и портрет Фредди стоит среди бутылок виски, но это всё, что напоминает о безвременно почившем вокалисте «Queen». Если думаете, что в баре звучит денно и нощно музыка этой группы, то ошибаетесь – репертуар здесь самый разнообразный. По вечерам устраиваются концерты живой африканской музыки. По сути, имя Меркьюри – это лишь торговый бренд этого кафе, куда толпами стремятся нищие духом европейские туристы.

ДАВИД ЛИВИНГСТОН отправлялся с Занзибара в свои африканские походы; сюда же доставили его тело в 1874 году. Он умер в Читамбо (Замбия), там же похоронено его сердце. Тело же девять месяцев несли через всю Танганьику верные слуги. До отправки на Родину оно лежало в часовне католической миссии в Багамойо. В 1901 году в Англиканской церкви в Занзибаре (построенной в том же 1874 году) установили памятный крест, сделанный из дерева в Читамбо, под которым было похоронено сердце Доктора. Характерно, что Англиканская церковь была воздвигнута на месте Невольничьего рынка. Именно за то, чтобы это позорное торжище было закрыто навсегда, всю жизнь боролся Ливингстон.

В Занзибаре (в двух километрах от Стоун-Тауна) есть еще «Дом Ливингстона». Этот дом был построен в 1860, а в 1866 году был любезно предоставлен султаном Сейидом Саидом в распоряжение Ливингстона, готовившегося к своей последней экспедиции. Сейчас в одной из комнат развернута экспозиция, посвященная Доктору. Никаких подлинных вещей здесь нет, только фотографии и репродукции, да страшный портрет Ливингстона работы неизвестного местного живописца.

Еще одним интересным местом можно считать Бейт Аль-Сахель (Дворец султанов), в котором расположен «Дворцовый музей». Несмотря на свой «древний вид», дворец был построен в начале ХХ века. Можно посмотреть султанские покои, приемные, уборную, и даже полюбоваться образцами мебели 1950-1960-х годов. Наверное, это самое интересное. Антиквариат антиквариатом, а материальная культура детства наших мам и пап захватывает не менее чем ампир времен А.С.Пушкина.

Улицы старого города тоже навевают ностальгию. Это город восточный, с белёными глухими стенами, с массивными резными дверьми с бронзовыми набалдашниками, с запахом специй, но при этом с готическими церквями и масаями, снующими у сувенирных лавок. В этом городе присутствует дух колониальной романтики, смешанный с таинственностью восточного города. Ночью эта таинственность усугубляется, особенно когда по темным улица пробираешься к набережной, залитой огнями. Здесь шумит импровизированная ярмарка; с лотков, с пылу с жару продают свежие морепродукты, сласти, острую закуску.

Из сумрака Занзибарской ночи переносимся следующим утром сразу в ночь – мы едем на восточный берег Занзибара, на пляж Падже, в отель «Paje by night» — «Падже ночью». Почему «ночью», а не «днем», непонятно. Место это известное, но при этом, приехав сюда без предварительного бронирования в «разгар сезона», легко взяли три номера, причем один из них – с видом на море. Здесь мы провели три дня dolce far’niente – сладкого ничегонеделания, ибо, как известно, заветная мечта истинно русского человека – лежать под пальмой и есть банан. Особенно после замерзания на Килиманджаро, тряски по пыльным дорогам и укусов мухи цеце.

Мы наслаждались жизнью, но не знали, что главное испытание ждало нас впереди…

Подобно султану Килвы, которого да Гама опускал в воду, мы выдержали нечеловеческую пытку на пароме из Занзибара в Дар-Эс-Салам. По пути сюда нам пассажирам показывали фильм «В осаде-2» со Стивеном Сигалом. Раньше этот актер мне даже нравился, пока лицо его не заплыло жиром, превратив его глаза в две щелочки, а во взгляде еще не было выражения той беззаветной тупости, которая превращает всякий блокбастер с его участием в комедию. Фильм «В осаде» прерывался каждые полчаса и начинался снова, с самого начала, что указывало на то, что на диске хватило места на первые полчаса, а продолжения у команды корабля попросту не было. Посмотрев, таким образом, как минимум четыре раза начало боевика, мы надеялись, что на обратном пути нам покажут продолжение (пусть не до самого окончания, но хотя бы до середины). Отнюдь. Полтора часа мы смотрели ТАНЗАНИЙСКИЙ ФИЛЬМ УЖАСОВ, на суахили, разумеется. Сюжет был таков. Две проститутки залавливали водителей такси на дороге. По осуществлению полового акта одна из них превратилась в вампиршу, убила свою товарку и вырвала сердце у водителя такси. Сердце трепеталось у нее в руке, а она злорадно хохотала, смотрев на него окровавленным ртом. Но одному водителю удалось спастись, и он начал расследование. Нашел мать этой вампирши, узнал её на фотографии, потом они вместе с матерью пошли на кладбище, пришли к её могиле… и тут она (вампирша) выскочила из могилы и начала хохотать. Она вообще вест фильм хохотала. Такая вот веселая и жизнерадостная вампирша попалась. При этом в качестве спецэффектов, камера водилась оператором взад-вперед. Периодически возникали молнии. В общем и целом монтаж и «спецэффекты» производились, очевидно, прямо во время самих съёмок. Короче говоря – home video ужасов. Всё это сопровождалось таинственной, зловещей и ужасно однообразной музыкой. Пассажиры, в том числе дети, смотрели фильм с напряженным интересом. Можно представить себе, как страдают они в реальной жизни от этих вампирш, которых не могло извести даже социалистическое правительство Объединенной Танзании.

Наше путешествие подошло к концу. «А как же «додоны»? – спросите вы. Да, мы не нашли в Африке Додонов. В этот раз. Но найдем в следующий, как нашли совсем недавно в Танзании «долгоносого попрыгунчика». Или додоны сами найдут нас. Мы все – дети Матери-природы, и все связаны между собой невидимыми нитями. Согласно словарю Даля, «додон» значит «нескладный, незуразный человек». Так что до встречи, додоны!

ИЗ СООБЩЕНИЙ СМИ:

«В горах Танзании ученые обнаружили до сих пор неизвестное науке млекопитающее. Существо, получившее латинское название Rhynochocyon udzungwensis, оказалось новым видом длинноухого прыгунчика, передает Би-би-си. Животное было найдено в горах на юге центральной части Танзании международной научной группой, состоявшей из сотрудников Музея естественных наук города Тренто (Италия) и членов Калифорнийской академии наук (США).

Как отмечает агентство Reuters, ученым впервые с 19 века удалось открыть новый вид млекопитающих. «Это первый из ранее неизвестных видов большого длинноухого прыгунчика, открытый за последние 126 лет», — говорит Гален Ратбун из Калифорнийской академии наук. Животное размером с кошку на вид представляет собой нечто среднее между землеройкой и муравьедом. У него крупное туловище, покрытое шерсткой янтарно-желтого цвета, серая мордочка, длинный и гибкий нос, напоминающий по форме хобот слона, только в миниатюре.

Питающийся насекомыми зверек отличается от известных науке длинноухих прыгунчиков своей окраской и длиной тела. Он весит около 700 грамм — на 25% больше, чем его сородичи.

«Это одно из самых восхитительных открытий за всю мою карьеру», — сказал Г.Ратбун.

Животное впервые удалось сфотографировать в 2005г. при помощи специальной «видеоловушки», установленной итальянским исследователем Франческо Роверо. Г.Ратбун признался, что сразу увидел в животном что-то необычное. Но выводов делать не стал, пока не увидел его вживую».

НИКОЛАЙ БАЛАНДИНСКИЙ, 2008 год